Глава 1 Путешествие на восток.
«1»
Мой лучший друг Дэнни и я медленно спустились по скрипучей лестнице в его прохладный, глубокий погреб. Неожиданно, словно вспышка молнии, в моем уме пронеслась мысль - мне не стоит здесь быть. Мое сердце раскололось. Посреди комнаты, на стальной крюк был подвешен вес в двести пятьдесят фунтов. Мой школьный друг похвастался: « Мой папа поднимает это каждый день». Мне было всего семь лет, я был маленький и худой, с короткими черными волосами, коричневыми глазами и темной кожей. Коснувшись рукой этой холодной массы, я почувствовал себя очень маленьким.
Дэнни повернулся ко мне: « Ричи, я собираюсь тебе открыть один большой секрет». Приложив большой палец к своим губам, он прошептал: « Только обещай, что никому не скажешь».
Он вскарабкался на полку, дотянулся до балки и спрыгнул оттуда с медным ключом. Затем он подвел меня к деревянному шкафу, который по размерам был больше нас, открыл его и повернул открытую дверь. Он показал на стопку журналов.
« Подойди ко мне». Дэнни улыбнулся. « Посмотри сюда».
Я повиновался. Журнал был наполнен фотографиями обнаженных женщин в любовных позах. По моему телу прошел холодок. Никогда прежде я не видел, что находится под одеждой девушек. Это выглядело так странно и так запретно.
« Класно , да?» спросил Дэнни.
Я кивнул головой, не зная что ответить. Захлопнув журнал, я запихнул его обратно в шкаф.
« Подожди, сейчас ты увидишь, что в выдвижном шкафчике».Он потянул его на себя, и я увидел два пистолета и несколько ручных гранат. « Мой отец всегда хранит оружие заряженным, а гранаты что ни на есть настоящие». Он вручил мне одну гранату. « Вот, держи».
Держа в руке холодный и тяжелый метал, я испытывал трепет. « Вот это по настоящему класно», - пробормотал я. Пытаясь скрыть свой страх, я осторожно положил оружия обратно в шкафчик.
« Ричи, подожди, я тебе еще кое-что покажу».
Денни открыл две дверцы внутри шкафа, и я увидел что-то вроде алтаря. На алтаре в рамке была помещена фотография фигуры, чьи глаза зловеще смотрели на меня. Шокированный, я оказался лицом к лицу с Адольфом Гитлером.
Две нарукавных повязки с вышитыми нацистскими свастиками церемониально украшали фотографию с обеих сторон, а снизу висел кинжал со сверкающей свастикой, выгравированной на его рукояти. Мое сердце ёкнуло. В уме всплывали страшные образы. Я очень часто слышал, как старшие говорили о недавних жестоких убийствах наших родственников от рук нацистов. С 1941 мы больше ничего не слышали о семье моего деда, после того, как нацисты оккупировали Литву, которая была домом наших предков.
Дэнни прошептал: « Это секрет, но мои родители ненавидят тебя».
Горячая волна подкатила к горлу. « Почему? Что я сделал?»
« Поскольку ты еврей. Они сказали, что ты убил Иисуса».
« Что!» - я стоял словно парализованный. То, что я услышал, не вмещалось в мое сознание.
« Мой отец сказал, что даже Господь ненавидит тебя».
Скрип от тяжелых шагов его родителей послышался над нашей головой. Я не знал, должен ли я бежать, прятаться или кричать.
« И ты меня ненавидишь, Дэнни?»
« Нет, ты же мне лучший друг. Поскольку ты еврей, я должен тебя ненавидеть, когда вырасту. Но я надеясь, что этого не произойдет».
Я был озадачен.
Закрыв шкафчик, Дэнни отвел меня к кухонному столу, где нас ждала его мама с двумя тарелками ванильного печенья и двумя стаканами холодного молока. Она мягко улыбалась. Громкий скрип полов извещал о том, что пришел отец Дэнни, коренастый мужчина с квадратной челестью, с поседевшими короткими волосами, с близко посаженными глазами, а его полулыбка вызвала во мне холодок. Я чувствовал себя крайне беззащитным в его присутствии.
« А не отравленно ли печенье?» - подумал я. Но что я мог поделать? Я боялся отказаться от еды.
« Ешь, Ричи. Что-то не так?» - спросила его мать.
Я боролся с тем, чтобы скрыть свой страх, и ел печенье. После каждого откусывания я молился Господу, чтобы Он меня защитил.
Бледный как привидение, я поплелся домой. В этом возрасте я еще не имел достаточных аргументов для оправдания. Я просто чувствовал душевную боль и мне было дурно.
Мама встретила меня нежной улыбкой. Она стояла на кухне в фартуке, вымешивая на круглом обеденном столе тесто. « Я делаю яблочный струдель для тебя, Ричи. Твой любимый».
« Мам,» - спросил я, - « а Бог ненавидит меня?»
« Нет, конечно. Бог любит тебя». Её брови вытянулись, и она опустила скалку на стол. « Почему ты задаешь этот вопрос?»
Я боялся сказать ей. « Я не знаю. Наверное, я просто любопытный». Чтобы избежать дальнейших разговоров я побежал вверх по лестнице в свою комнату.
Я верил своей матери. Я верил, что Господь любит меня. Лежа на постели и глядя в потолок, я напряженно пытался понять это противоречие любви и ненависти, которое одновременно умещалось в одном и том же Боге. В силу детского простодушия, я тайно молился в своих мыслях или шепотом. В основном я молился в кровати, пока не засыпал. Когда я молился, то я ощущал некое убежище, как будто кто-то слушает меня. Я верил, что Господь слышал меня и был со мной. И все же у меня было много вопросов относительно этой божественной личности. Кто же это такой, кого называют Богом? Я был часто в недоумении.
Был ли Он огромным облаком или не видимой никому тенью? Или это был друг, который принимают мою каждую молитву, настолько реальный, что я мог касаться Его своими мыслями?
Мои родители, Геральд и Идель Славин, не были какими-то религиозными людьми в том смысле, в котором обычно понимают религиозных людей. Скорее, они выражали свою веру в Богу через благодарность, щедрость и доброту, а также через то, что посвящали себя своей семье. Они росли во время Депрессии, и с самого детства им пришлось тяжело работать, чтобы поддерживать свои семьи. Хотя они стремились к тому, чтобы дать своим детям самое лучшее, все же они заботились о том, чтобы не испортить нас, вдохновляя нас благодарить за все то, что мы имели и за, что к нам приходило. В 1955 году, когда мне было всего 4 года, они перевезли нас из Чикаго в деревню Шервуд Форест, что в Иллинойсе, чтобы растить меня и моих двух братьев в окружении, свободном от осквернения и опасности большого города. Наше тихое селение располагалось на равниной местности, обильно поросшей травой и деревьями. Дети играли на нежилых участках земли, а тихие улочки, были выстроены в линию из похожих друг на друга домов.
« Наш маленький Ричи такой сладкий, но немного странный,» - часто говорили мои родители. У меня были странные привычки. И никто не мог понять, откуда они появились. Где-то в возрасте 8 или 9 лет я отказался сидеть на стуле во время приема пищи и предпочитал сидеть на полу, но родители мне запрещали это делать. В качестве компромисса, мне позволялось стоять возле обеденного стола, даже в ресторане. Был случай, когда официантка предлагала принести мне стул. « Он не верит в стулья», - отвечала мама, пожимая плечами.
Несмотря на то, что мои родители уделяли много внимания своей внешности, они всегда одевались очень опрятно и хорошо, моей маме приходилось снова и снова стирать мою новую одежду, пока она внешне не становилась похожа на старую. Лишь только в этом случае я соглашался одевать ее. Когда они покупали мне новые ботинки, то я царапал их камнем так, что они казались поношенными. А когда родители купили машину, то я садился на заднее и сиденье и выдавливал что-нибудь на полу, пока мне не казалось, что машина не выглядит такой уж новой.
Имея у себя вещи лучше, чем у других, я испытывал чувство смущения. Я с почтением относился к бедным и угнетенным. Однажды отец взял семью поужинать в местном деревенском клубе. И я все испортил, когда вдруг вскочил из-за стола и бросился к выходу, поскольку не смог вынести того, как нам прислуживал помощник официанта, который оказался моим одноклассником. Когда мой дедушка Бил нашел меня сидящим на заднем сиденье нашей машины, я объяснил ему свои чувства. « Все в порядке, маленький Ричи», - сказал он. « Ты поступил правильно. Я горжусь тобой».
Отец моего отца Вильям Билл Славин оставил в моей жизни очень большое впечатление. Его любовная натура имела собой причину в его глубоко укоренившейся вере в религию. У меня вызывало большое восхищение наблюдать то, как он пытался спокойно и скромно объединить традиции старого мира с современной жизнью Америки. Часто, я находил его тихо молящимся во время семейного обеда, тогда как остальные были просто поглощены приемом пищи.
Когда я достиг того возраста, чтобы пойти в Хебрей Скул, моему отцу было не по карману, чтобы послать меня туда. Все же он приложил все усилия, чтобы сделать все как можно лучше. Когда мне исполнилось 13, он подошел к равинну Липису, чтобы попросить провести для меня простую церемонию, чтобы благословить меня. Величественный, с серебристыми волосами раввин с готовностью наставил меня в основных молитвах не взяв ничего. Однажды я спросил его: «Раввин, могли бы вы объяснить значение этих молитв?»
Слезы потекли из его нежных карих глаз и он обнял меня с таким чувством, которое я никогда не забуду. Его голос со старо еврейским произношением дрожал от эмоций. Он сказал мне: « Маленький Ричи, я очень доволен той искренности, с которой ты хочешь узнать значение этой церемонии. Это бывает довольно редко».
« Раввин, как я должен молиться?»
Широкая улыбка озарила его квадратное, слегка морщинистое лицо. Я почувствовал прибежище в его любви ко мне. Это нечто в чем, я думаю, нуждается каждый ребенок.
« В Талмуде», - сказал он, - « в книге еврейских законов, которая была написана раввинами тысячи лет назад, есть наставление, что Богу лучше молиться для того, чтобы Он дал силу, которая поможет преодолеть соблазны, искушения, трудности, и чтобы он помог нам справиться с сомнениями, которые мешают выполнить Его волю. Не стоит молиться ради какой-то собственной выгоды».
На моет тринадцатилетие мой старший брат Марти дал мне дебютный альбом Питера Поля и Мэри, фолк трио из Гринвич Вилидж. Их песни были протестом против войны, предрассудков и социальной несправедливости, однако больше всего мою душу тронули их лирические обращение к Богу. Переслушивая диск , я закрывал глаза, притягиваясь словно магнитом к каждому слову. Первая песня альбома начиналась со следующих слов: « Ранним утром, как только начинался день – я обращался к Богу за тем, чтобы он показал мне путь». Снова и снова я слушал эти слова, не понимая, что эта простая молитва станет для меня тем призывом, который будет сопровождать меня на протяжении жизни.
В моих поисках смысла такие фолк музыканты как Пит Сигер и Боб Дилан укрепляли растущее во мне возмущение и протест. Но если фолк музыка завораживала меня многозначительной лирикой, блюз раздирал моё сердце глубокими эмоциями. Блюз со своими чувствами и желаниями поливал печаль вашего сердца каждой сыгранной ноткой или спетым словом, принося вам облегчение и радость в их выражении. Слушая плач какого-нибудь блюз певца о потерянной любви, я также плакал о моей потерянной любви, хотя я даже еще не знал по ком будет этот плач.
Хотя я был интроспективен, застенчив и часто беспокоился о чувствах других, мой старший брат Марти имел шестое чувство в отношении того, как раздражать людей. Необузданный словно обезьяна, его называла Манк ( это коротко). В 1965 году, когда мне было 14, я поступил в Дерфилд Хай Скул, в школу, которую Манк только что закончил. Увидем меня, некоторые учителя с трудом вздохнули и сказали: « О, еще один Манк». С первых дней в школе ко мне прилипло эта название Маленький Манк. По иронии судьбы это прозвище оставалось со мной еще долгое время.
Как новичок я был приглашен в уневерситетскую команду по борьбе. Я не мог похвастаться своими способностями, но когда я погружал во что свой ум, то я мог делать это с большой долей поглощенности. Тренер и команда имели большую надежду на то, что со временем я стану чемпионом. В начале я любил этот дух вызова. Награды были моими, когда я стремился к ним. Но потом что-то странное случилось со мной. Я стал все больше задумываться о тех целях в жизни, которые находились за пределами богатства, престижа и увлечений нашего общества. Как я мог быть довольным этим идилическим уголком Хайлэнд Парка, когда знал, что афро американцев поместили словно рабов в гетто, находящиеся всего лишь в миле от нас? Как я мог быть доволен борцовской медалью, когда моего старого друга силой отправили на эту ужасную Вьетнамскую войну? Преследуемый этими вопросами, я, вместе со своими друзьями, вопрошал к самому устройству жизни, которое мы знали.
В охоте за целью, я испытывал пламенную страсть к движению за гражданские права Мартина Лютера Кинга, сосредоточенно размышляя над словами Малкольма Х и над книгами по социальным реформам. Вместе со своими друзьями Басуном и Гари, которыми были таковыми лет с 10, я ходил на работу и мыл машины после школы, а летом мы работали там целыми днями. Это была тяжелая работа, но я любил ее. Мы находились здесь в атмосфере негритянской музыки, работая вместе с афроамериканскими мужчинами, живущими в гетто на Южной стороне Чикаго, мира далекого от спокойного Хайленд Парка. В компании этих людей, которые были разбиты бедностью, рассовой дискриминацией, алкоголизмом, слушание щемящего плача блюза или негритянской песни волновало мое сердце. Мне было 15 лет и я чувстовал глубокую неудовлетворенность от того, что не было ответов на мои вопросы.
Затем в 16 лет, когда мой близкий друг погиб после того, как его машину занесло на зимнем льду и она стремительно упала в ледяную воду озера Мичиган, меня стал интересовать вопрос: « Кто я и куда я иду?» Мне казалось, что весь мир скользил по льду неопределенности.
В надежде найти успокоение, я уходил в наш подвал и наклеивал там на стены психоделические постеры, которые светились под воздействием инфракрасных лучей. Рыбная сеть свисала с потолка. Дым жасминовых благовоний повис в воздухе словно облако. Я также включал мерцающий луч «мигалки» для того, чтобы усилить мистический эффект. Находясь в уединении я слушал революционную музыку 60 –ых.
Песня « День в жизни» Битлз всколыхнуло во мне сильное желание искать смысл жизни за пределами этой поверхностной реальности. Когда я ложился, закрывая глаза, и слушал песню Харрисона « В тебе, вне тебя» я взывал вместе со струнами его ситара к тому, чтобы обрести внутренний покой. Снова и снова я прослушывал задушевное исполнение Рэя Чарли с его песней « Олд мэн ривер». Я сидел неподвижно и скорбел о положении дел угнетенных масс. Когда я слушал ББ Кинга скорбные ноты, которые сходили со струн его гитары, пронзали мое сердце, и я удивлялся тому, почему эти грустные песни приносили мне чувство успокоения. А одним недавним вечером, в суматохе вопросов, роившихся в моей голове, я слушал Джони Риверса в стерео наушниках, где он пел: « В поисках ответа загляни в свою душу». Я сделал глубокий вздох, взглянул и воскликнул: «Да, так оно и есть!»
Побуждаемые временем, мои близкие друзья и я погрузились в дух контрокультуры 1960-ых. Тогда как большинство в нашей школе были консервативны, были шотландцами в традиционном смысле слова, болельщиками спортивных команд, мы же стали отращивать длинные волосы, экспериментировать с марихуаной и ЛСД, и в целом, протестовать против старшего поколения.
Однако, я был разорван. Я не любил кого-то разочаровывать. Я мучительно думал над тем как уйти из борцовской команды, и все же в сердце своем я не мог позволить, чтобы тренер и команда проиграли. Школа ожидала от меня, что я помогу лидеру команды в чемпионате. Тренер однажды объявил команде: « Когда Маленкий Манк проявляет решимость к победе, то он выглядит так, словно голодный тигр выходит на мат. Он словно создан для того, чтобы быть чемпионом. Но он, кажется, чем-то расстроен».
Находясь в замешательстве, я молился о том, чтобы выйти из положения.
Немного позже, на одном из престижных турниров, я повалил моего соперника в первые пять секунд матча. Толпа взревела, приветсвуя меня одобрительными аплодисментами. Но я стоял на коленях словно парализованный. Мое плечо было выбито, и кость прорезала мышцы на моей груди. Боль пронзила мое тело. В этот момент, с вивихом моего плеча, мое увлечение, которое уже умерло, было вырвано из моей жизни. Я дрожал от сильной боли, и в то время как сотни гимназистов находились в шоке, я в это время безмолвно думал о Боге. Я был свободен.
Я чувствовал, что там, где я не мог проявить храбрости и решимости, было порвано силой самой судьбы.
Гари Лис, с кем дружба для меня стала чем-то удивительным в моей жизни, проявлял дружелюбие, общительность, неугомонность в нашем приключении. Гари был действительно повстанцем, и он нашел себя в этом своем проявлении, когда встретился с движением контркультуры. Мы с ним путешествовали вместе по Калифорнии во время летних каникул, в первый год моей учебы в высшей школе. На Сансет Стрип и на Хейт Эйшбери мы наслаждались той свободой, которую мы здесь обнаружили. В этом пристанище хиппи, мы встретили много прекрасных людей, таких же идеалистичных, как и мы сами. Что касается скандальных личностей, что мы здесь встречали - тех, кто, похоже, ценил жестокость, грубость или кто был просто склонен к чрезмерным чувственным удовольствиям - мы старались их избегать
В 1969 вместе со своими близкими друзьями из высшей школы Бассуном, Стивом и Гарри я посетил Майами Дэйд Колледж. Я, как и многие из моего поколения, был молод, неконтролируем, имел ненасытную жажду к путешествиям, но было в тоже время нечто, что имело отношение к чему-то еще – и это было желание духовности, которое горело в моем сердце. Оно росло день ото дня. Кто-то дал мне книгу под названием « Великие мировые религии». Я пил каждое слово это книги и жажда эта не убывала. В дальнейшем чтении этой книги я обнаружил древнюю индийскую технику, которая учила молчаливой медитации на священной звук Ом. В своем внутреннем путешествии, я открыл тонкую реальность настолько богатую, что я продолжал двигаться в этом направлении дальше.
Однажды утром в моем коледже я увидел объявление, в котором приглашали посетить лекцию по трансцендентной медитации. Майк, бородатый, длиноволосый американец, рассказывал о науке сознания, как ее преподносил Махариши Махеш Йоги. Я был покорен. Майк пригласил меня в Голивуд, штат Флорида, где без всякий условий и требований я могу получить личную мантру для медитации. Как то я предложил на алтар цветок, платок и 35 долларов, и мне на ухо прошептали однослоговую мантру. Ежедневная медитация стала самой важной частью моей жизни.
Семя моего духовного влечения прорастало довольно быстро. Но вместе с этим семенем рос и сорняк - это мое отвращение к слепой приверженности и фанатизму. В те дни, отращивая длинные волосы в знак протеста общепринятым нормам, я стал целить в тех, кто ненавидел хиппи, включая и полицию, которая часто останавливала меня, обыскивала и причиняла мне регулярные беспокойства. Правда состояла в том, что я чувствовал некоторое грустное чувство удовлетворения, когда люди ненавидели меня за мои длинные волосы, за приверженность к религиозным меньшинствам, за то, во что я верил. Я чувствовал, что большей чести заслуживает следование возвышенным идеалам, нежели когда ты отдаешь себя общепринятым мнениям и вкусам. В тоже время я стал понимать, что ненависть к тем, кто ненавидит тебя, ничуть не лучше и является признаком той же самой болезни. У меня было сильное желание взломать все эти сектантские барьеры и найти внутреннюю сущность всех религий, единство с Господом.
Хотя в колледже я изучал психологию и гуманитарные предметы, все же медитации и музыка я отдавал предпочтение. Рядом с коледжем в городке Опа Лока, находился дом, который назывался «Пепельница», в нем жил признаный музыкант Джэймс Хармон. Мы знали его как Джими Борода, он был статным, длинноволосым, бородатым мужчиной, ведущим певцом и игроком на губной гармонике в группе Бённинг вотерс блюз бэнд.
Борода любил меня как маленького брата. Как-то раз с горделивой улыбкой он положил одну из своих гармоник в мою руку и сказал: « Брат, я хочу, чтобы ты научился играть на губной гармошке».
« Но я не знаю музыки», - ответил я робко.
« Это не важно, дружище. В твоем сердце есть глубокие чувства, и это то, что является сутью блюза». С этого дня гармоника стала моим неразрывным спутником жизни.
В то время меня поддерживали некоторые афроамериканские студенты, и через одного из них, я подружился с одной пожилой женщиной, которая была близким соратником Мартина Лютера Кинга. Мягкая, но волевая женщина, она полностью посвятила себя деятельности в качестве лидера за гражданские права. Поскольку ей было уже ближе к 50, а мне всего 18, я называл ее матерью, а она меня сыном. Мы проводили с ней глубокий анализ, обсуждая взгляды д-р Кинга и его жестокое убийство. Верная баптистка она была добра и обходительна, великодушна, но в тоже время бесстрашна и решительна. В один момент она организовала марш по защите гражданских прав среди жителей Майами и пригласила меня принять участие. Ее лицо засияло от удивление, когда я и в самом деле появился там - белый мальчик в марше чернокожих на Далеком Юге. С гордостью, она взяла меня за руку и повела рядом с собой во главе марше.
Наблюдатели были шокированы, увидев меня в этом строе. Белые расисты угрожали и насмехались, когда мы проходили мимо. Некоторые бросали камни и бутылки, когда полиция отворачивалась. Мать улыбалась, когда над тремя сотнями демонстрантов разносились гимны Сэма Кука: « Перемены грядут» и « Мы победим». Марш заканчивался митингом в парке. Здесь участники разместились на складных стульях. Я сидел рядом с моим другом, пока она не вышла к микрофону, располагающемуся под кокосовой пальмой. Осуждая несправедливость, причиняемую ее людям, она призывала аудиторию к « протесту без насилия».
Ее голос звучал с большой силой убежденности. « Насилие опускает нас до уровня наших преследователей. Мы должны быть бесстрашными и собираться вместе, требовать наши права, не применяя оружие и огонь, но со всей искренностью и верой во Всемогущего Господа. Мы должны байкотировать в любом проявление запах зловонного фанатизма и слепой приверженности. Перед лицом наших угнетателей мы никогда не должны отступать от истины». Ее глаза наполнились слезами и голос ее повысился, словно она вторила словам ее наставника. « Это Америка, земля свободы. Мы не отступим до тех пор, пока цепи рабства не будут сломаны навеки и мы сможем закричать до небес – наконец-то, свобода, наконец-то свобода. У преподобного Кинга была мечта. Он умер за эту мечту. Мы также будем жить ради этой мечты. Аминь».
Парк наполнился одобрительными приветствиями. Вернувшись на свое место, она прошептала мне на ухо: « Тебе понравилось, сын?»
Я убедительно кивнул.
Следующим поднялся выступающий, который неудержимо призывал к революции. « Все надежды на мирное решение проблем закончилось после того, как преподобный Кинг был убит!» - сказал он, его голос был полон негодования и гнева. « Братья и сестры, очнитесь от своей дремы. Мы должны бороться огнем и с огнем. Свобода этой нации будет достигнута войной, а не миром. Мы должны покляться истребить всех белых угнетателей и посжигать их города». Половина из собравшихся заревела в знак поддержки, другая половина негодовала. Покрывшись испариной, мужчина в бешенстве поднял свой кулак. « Их план состоит в том, чтобы мы всегда ездили в задней части их автобусов и чтобы мы оставались заключенными в гетто». Ненависть блеснула в его глазах, когда он ткнул своим пальцем в мою сторону. Он заревел: « Посмотрите сюда, братья и сестры, посмотрите на этого коварного белокожего. Сегодня, на нашем марше, он без зазрения совести шел впереди колоны, оставляя простых чернокожих снова в конце колонны». Его сторонники закричали от ярости.
Мужчина представил меня символом всего, что он презирал. Он бросал молнии, подстрекая людей к отмщению и возмездию. Моя подруга вскочила, чтобы защитить меня. Но ее протест потонул, заглушенный яростными выкриками выступавшего, тем более он овладел микрофоном и контролировал большую часть толпы. Мягко взяв меня за руку, она удрученно покачала головой. « Сынок, мне ужасно жаль. Видит Бог это я поставила во главе марша. Ты доверился мне, а теперь оказался в опасности». Она сжала мою ладонь и вздохнула. « Тебе бы лучше сейчас уйти. Да не оставит тебя Господь».
Чтобы выбраться из конфликта, назревавшего на митинге, мне надо было сначала выбраться из под дерева. Моя старшая подруга внимательно наблюдала за моими передвижениями, готовая вскочить при первой необходимости и защитить меня. Я был потрясен, что так много людей, даже если они стремились, на самом деле, к равенству и справедливости, активно устремились к прямо противоположенному, когда речь зашла о насилии. Немного успокоившись, покинув пределы парка и с облегчением переведя дух, я четко осознал, что мое восхищение доктором Кингом и его последователями еще более укрепилось благодаря уроку этого дня. Я понимал, что они беззаветно преданны своему идеалу, безжалостно сражаются с тиранией извне и изнутри. Вышагивая в одиночестве под солнцем Флориды, я припомнил один отрывок, проливавший свет на полученный мною опыт. Если у человека нет идеала ради которого он готов умереть, у него нет ничего по настоящему значительного, чего ради стоит жить. Вот тогда это стало мне понятным. У Мартина Лютера Кинга младшего была мечта, ради которой он жил и ради которой умер, и эта мечта изменила мир. А всем ли, кто следует своему призванию, дается такая сила?
Закончился год моего обучения в Майами Дэйд. Наступили летние каникулы. В то время меня можно было увидеть на обочине хайвэйа в ковбойской Пенсильвании. Я с волнистой копной черных волос, закрывающих всю спину, одиноко стоял, голосуя поднятым вверх большим пальцем. В один из таких дней стояла сырая погода, и я направлялся в Нью Йорк сити к своему другу, будучи всего 19 лет от роду и ростом только 5 с половиной футов, и веся при этом едва ли 120 фунтов, я ощущал себя слабым и беззащитным, куда бы не путешествовал автостопом. Миновало 3 часа, прежде чем неподалеку затормозил и замер ржавый Плимут 59. Я подбежал к машине и принялся благодарить: « Спасибо, спасибо вам огромный, сэр».
В окне показался только один средний палец, а обливающийся потом водитель внутри кабины злобно зыркнул на меня. « Ступай работать, паразит никчемный». Он высунул из окна свою толстенную ручищу, внезапно сгреб меня за длинную прядь волос и рывком притянул мое лицо прямо к себе. Меня окатило волной смрадной вони и смеси пивного перегара и табака. Сплюнув на землю, он грязно выругался и добавил: « Слышь, панк, будь у меня ружье, я бы тебя на месте пришил». Машина свернула в сторону, пронзительно взвизгнув шинами.
Я откашливался, наглотавшись черного дыма из выхлопной трубы автомобиля. В груди разбухла обида, но я постарался обуздать это чувство. Я же искал духовную жизнь. Стоя на обочине автомобильных трасс, я чувствовал себя порой открытой мишенью для всех, кто испытывал злобу и раздражение, но я надеялся, что все неурядицы помогут моему духовному росту. Я прекрасно понимал, что для достижения своей цели придется научиться терпению и стойкости, и молиться, чтобы преодолеть все препятствия на пути к этому.
В то лето 1970 года ношение длинных волос было не просто данью моды, а заявление, своего рода, несогласия и агрессивным вызовам ценностям господствующей системы, управляемой деньгами, властью и предрассудками. Твои длинные волосы были оповестительным сигналом всего того, во что ты верил. Мы с друзьями претворяли свои убеждения в жизнь. Годом раньше, когда мы протестовали против войны на демократическом национальном партийном съезде в Чикаго, нас разгоняли слезоточивым газом. Реакционная полиция частенько докучала нас своими визитами в студенческий городок. И все это лишь потому, что мы стремились к осмысленной жизни с теми идеалами, ради которых хотели жить и за которые готовы были умереть. И хотя в душе я не желал зла абсолютно никому, но самый внешний вид провоцировал людей на негативные реакции.
В конце концов, спустя несколько часов ожидания попутной машины, меня подобрал дружелюбный молодой человек и довез до своего дома под Гетисбургом. Там в небольшом лесочке я сидел в одиночестве на берегу маленькой речушки. Пение журчащего ручья успокоило душу. Бегущая вода огибала деревья и камни, образуя водовороты. Казалось, что этому ручью известна тайна, способная раскрыть мистерию жизни. Если бы только удалось подобно этому ручейку просто следовать своему зову, то, возможно, природа поведала бы мне о своих секретах и раскрыла мне мое предназначение.
Несколько дней спустя, когда я уже добрался до Нью Йорка, мой друг Хэккет захватил меня на рок фестиваль Рэндел эйленд. Огромное множество музыкальных групп от Джимми Хэндрикса и до Маунтейна выходили на сцену, самозабвенно исполняя свои песни и композиции. Впервые я вышел побродить и ко мне подошел молодой американец с бритой головой. На нем были белые одежды и я поначалу принял его за какого-то необычного монаха. Без каких-либо объяснений он сунул мне в руку брошюрку и попросил пожертвование. Я сказал, что у меня нет денег, и пока мы с ним разговаривали, к нам подошел еще один человек барыга, предложивший мне гашиш. И когда я повторил, что мне совсем нечем расплачиваться, эти двое о чем-то заспорили между собой и, отойдя в сторону, куда-то пропали. Монах позабыл забрать свой буклет, и я, даже не удостоив книжицу повторного взгляда, закинул ее к себе в сумку.
На следующий день, когда я уже находился у Хэккита дома в Бруклине, мне позвонил Гэрри и позвал в гости к нашему общему другу Фрэнку в Черри Хил, штат Нью Джерси. Приехав туда, я увидел Гэри и Фрэнка стоявших на коленках, склонясь над картой, которая была расстелена прямо на ковре в гостиной. «Через несколько дней мы собираемся в Европу,» - сказал мне Гэрри, - « и ты тоже с нами».
Вообще-то у меня совсем не было денег, и я планировал вернуться в Чикаго, где меня ждала работа, но Фрэнк заверил меня, что у него достаточно денег на всех троих. « Хорошо,» - ответил я, - « поеду».
Дело стало за немногим. Как это все объяснить родителям в Хайлэнд Парке? До этого еще никто из нашего семейства ни разу не отваживался уезжать дальше Америки. Как это воспримут мои мать с отцом, привыкшие всегда и обо всем заботится? Чтобы выяснить это, я отправился назад, в дом своего детства.
Усевшись за круглый полированный обеденный стол, я в смущении опустив глаза, уставился на приготовленный матерью домашний ужин. Она готова была стряпать праздничные обеды каждый день. На моей тарелке были любовно разложены сочная лазанья, свежий хрустящий итальянский хлеб, щедро сдобренный маслянистым чесночным соусом и намазаные размятыми сердцевинами артешока. По комнате витал приятный аромат пассерованых в сотейнике трав и специй. « Я решил съездить в Европу с Гэри,» - заявил я. Не понимающие удивленные лица уставились на меня из-за стола, пока я судорожно пытался вытрясти из солонок соль и перец себе на тарелку. « Это ведь хорошо для общего образования, как думаете?» Никакого ответа не последовало. Я окинул взглядом кухню, обои с цветочными узорами, плита марки Хот поинт, и холодильник, все розовое, это любимый цвет моей матери. « Мы многому можем там научиться. Не волнуйтесь. Я же вернусь в сентябре в колледж. Мы уезжаем через 3 дня». Молчание. Мама выглядела так, словно получила известие о смерти родного человека. «Риччи,» - она неожиданно разрыдалась, - « Ну зачем тебе надо ехать? А как ты будешь там питаться? Где ты будешь спать?» Она в тревоге покачала головой и стала нежно увещевать меня. « Ты еще совсем мальчик. Кто тебя защитит?»
Отец вздохнул. « Сын мой, в своем ли ты уме? Этот мир опасное место. А ты юн и не опытен. Все, что угодно может случиться с тобой». И сделав глубокий выдох, он добавил: « Я бы запретил тебе, если бы знал, что ты послушаешь. Но ты же и слушать не будешь». Он смотрел на меня не отводя глаз, безмолвно взывая меня изменить свое решение, но я не обращал на него внимание. Голос его прерывался от волнения, когда он говорил мне: « Я буду переживать за тебя день и ночь, пока ты не вернешься назад».
Мой братишка Ларри воскликнул: « Круто, водь бы мне поехать». Но увидев, как расстроены родители, поумерил свой пыл. « Риччи, пиши иногда письма».
«1»
Мой лучший друг Дэнни и я медленно спустились по скрипучей лестнице в его прохладный, глубокий погреб. Неожиданно, словно вспышка молнии, в моем уме пронеслась мысль - мне не стоит здесь быть. Мое сердце раскололось. Посреди комнаты, на стальной крюк был подвешен вес в двести пятьдесят фунтов. Мой школьный друг похвастался: « Мой папа поднимает это каждый день». Мне было всего семь лет, я был маленький и худой, с короткими черными волосами, коричневыми глазами и темной кожей. Коснувшись рукой этой холодной массы, я почувствовал себя очень маленьким.
Дэнни повернулся ко мне: « Ричи, я собираюсь тебе открыть один большой секрет». Приложив большой палец к своим губам, он прошептал: « Только обещай, что никому не скажешь».
Он вскарабкался на полку, дотянулся до балки и спрыгнул оттуда с медным ключом. Затем он подвел меня к деревянному шкафу, который по размерам был больше нас, открыл его и повернул открытую дверь. Он показал на стопку журналов.
« Подойди ко мне». Дэнни улыбнулся. « Посмотри сюда».
Я повиновался. Журнал был наполнен фотографиями обнаженных женщин в любовных позах. По моему телу прошел холодок. Никогда прежде я не видел, что находится под одеждой девушек. Это выглядело так странно и так запретно.
« Класно , да?» спросил Дэнни.
Я кивнул головой, не зная что ответить. Захлопнув журнал, я запихнул его обратно в шкаф.
« Подожди, сейчас ты увидишь, что в выдвижном шкафчике».Он потянул его на себя, и я увидел два пистолета и несколько ручных гранат. « Мой отец всегда хранит оружие заряженным, а гранаты что ни на есть настоящие». Он вручил мне одну гранату. « Вот, держи».
Держа в руке холодный и тяжелый метал, я испытывал трепет. « Вот это по настоящему класно», - пробормотал я. Пытаясь скрыть свой страх, я осторожно положил оружия обратно в шкафчик.
« Ричи, подожди, я тебе еще кое-что покажу».
Денни открыл две дверцы внутри шкафа, и я увидел что-то вроде алтаря. На алтаре в рамке была помещена фотография фигуры, чьи глаза зловеще смотрели на меня. Шокированный, я оказался лицом к лицу с Адольфом Гитлером.
Две нарукавных повязки с вышитыми нацистскими свастиками церемониально украшали фотографию с обеих сторон, а снизу висел кинжал со сверкающей свастикой, выгравированной на его рукояти. Мое сердце ёкнуло. В уме всплывали страшные образы. Я очень часто слышал, как старшие говорили о недавних жестоких убийствах наших родственников от рук нацистов. С 1941 мы больше ничего не слышали о семье моего деда, после того, как нацисты оккупировали Литву, которая была домом наших предков.
Дэнни прошептал: « Это секрет, но мои родители ненавидят тебя».
Горячая волна подкатила к горлу. « Почему? Что я сделал?»
« Поскольку ты еврей. Они сказали, что ты убил Иисуса».
« Что!» - я стоял словно парализованный. То, что я услышал, не вмещалось в мое сознание.
« Мой отец сказал, что даже Господь ненавидит тебя».
Скрип от тяжелых шагов его родителей послышался над нашей головой. Я не знал, должен ли я бежать, прятаться или кричать.
« И ты меня ненавидишь, Дэнни?»
« Нет, ты же мне лучший друг. Поскольку ты еврей, я должен тебя ненавидеть, когда вырасту. Но я надеясь, что этого не произойдет».
Я был озадачен.
Закрыв шкафчик, Дэнни отвел меня к кухонному столу, где нас ждала его мама с двумя тарелками ванильного печенья и двумя стаканами холодного молока. Она мягко улыбалась. Громкий скрип полов извещал о том, что пришел отец Дэнни, коренастый мужчина с квадратной челестью, с поседевшими короткими волосами, с близко посаженными глазами, а его полулыбка вызвала во мне холодок. Я чувствовал себя крайне беззащитным в его присутствии.
« А не отравленно ли печенье?» - подумал я. Но что я мог поделать? Я боялся отказаться от еды.
« Ешь, Ричи. Что-то не так?» - спросила его мать.
Я боролся с тем, чтобы скрыть свой страх, и ел печенье. После каждого откусывания я молился Господу, чтобы Он меня защитил.
Бледный как привидение, я поплелся домой. В этом возрасте я еще не имел достаточных аргументов для оправдания. Я просто чувствовал душевную боль и мне было дурно.
Мама встретила меня нежной улыбкой. Она стояла на кухне в фартуке, вымешивая на круглом обеденном столе тесто. « Я делаю яблочный струдель для тебя, Ричи. Твой любимый».
« Мам,» - спросил я, - « а Бог ненавидит меня?»
« Нет, конечно. Бог любит тебя». Её брови вытянулись, и она опустила скалку на стол. « Почему ты задаешь этот вопрос?»
Я боялся сказать ей. « Я не знаю. Наверное, я просто любопытный». Чтобы избежать дальнейших разговоров я побежал вверх по лестнице в свою комнату.
Я верил своей матери. Я верил, что Господь любит меня. Лежа на постели и глядя в потолок, я напряженно пытался понять это противоречие любви и ненависти, которое одновременно умещалось в одном и том же Боге. В силу детского простодушия, я тайно молился в своих мыслях или шепотом. В основном я молился в кровати, пока не засыпал. Когда я молился, то я ощущал некое убежище, как будто кто-то слушает меня. Я верил, что Господь слышал меня и был со мной. И все же у меня было много вопросов относительно этой божественной личности. Кто же это такой, кого называют Богом? Я был часто в недоумении.
Был ли Он огромным облаком или не видимой никому тенью? Или это был друг, который принимают мою каждую молитву, настолько реальный, что я мог касаться Его своими мыслями?
Мои родители, Геральд и Идель Славин, не были какими-то религиозными людьми в том смысле, в котором обычно понимают религиозных людей. Скорее, они выражали свою веру в Богу через благодарность, щедрость и доброту, а также через то, что посвящали себя своей семье. Они росли во время Депрессии, и с самого детства им пришлось тяжело работать, чтобы поддерживать свои семьи. Хотя они стремились к тому, чтобы дать своим детям самое лучшее, все же они заботились о том, чтобы не испортить нас, вдохновляя нас благодарить за все то, что мы имели и за, что к нам приходило. В 1955 году, когда мне было всего 4 года, они перевезли нас из Чикаго в деревню Шервуд Форест, что в Иллинойсе, чтобы растить меня и моих двух братьев в окружении, свободном от осквернения и опасности большого города. Наше тихое селение располагалось на равниной местности, обильно поросшей травой и деревьями. Дети играли на нежилых участках земли, а тихие улочки, были выстроены в линию из похожих друг на друга домов.
« Наш маленький Ричи такой сладкий, но немного странный,» - часто говорили мои родители. У меня были странные привычки. И никто не мог понять, откуда они появились. Где-то в возрасте 8 или 9 лет я отказался сидеть на стуле во время приема пищи и предпочитал сидеть на полу, но родители мне запрещали это делать. В качестве компромисса, мне позволялось стоять возле обеденного стола, даже в ресторане. Был случай, когда официантка предлагала принести мне стул. « Он не верит в стулья», - отвечала мама, пожимая плечами.
Несмотря на то, что мои родители уделяли много внимания своей внешности, они всегда одевались очень опрятно и хорошо, моей маме приходилось снова и снова стирать мою новую одежду, пока она внешне не становилась похожа на старую. Лишь только в этом случае я соглашался одевать ее. Когда они покупали мне новые ботинки, то я царапал их камнем так, что они казались поношенными. А когда родители купили машину, то я садился на заднее и сиденье и выдавливал что-нибудь на полу, пока мне не казалось, что машина не выглядит такой уж новой.
Имея у себя вещи лучше, чем у других, я испытывал чувство смущения. Я с почтением относился к бедным и угнетенным. Однажды отец взял семью поужинать в местном деревенском клубе. И я все испортил, когда вдруг вскочил из-за стола и бросился к выходу, поскольку не смог вынести того, как нам прислуживал помощник официанта, который оказался моим одноклассником. Когда мой дедушка Бил нашел меня сидящим на заднем сиденье нашей машины, я объяснил ему свои чувства. « Все в порядке, маленький Ричи», - сказал он. « Ты поступил правильно. Я горжусь тобой».
Отец моего отца Вильям Билл Славин оставил в моей жизни очень большое впечатление. Его любовная натура имела собой причину в его глубоко укоренившейся вере в религию. У меня вызывало большое восхищение наблюдать то, как он пытался спокойно и скромно объединить традиции старого мира с современной жизнью Америки. Часто, я находил его тихо молящимся во время семейного обеда, тогда как остальные были просто поглощены приемом пищи.
Когда я достиг того возраста, чтобы пойти в Хебрей Скул, моему отцу было не по карману, чтобы послать меня туда. Все же он приложил все усилия, чтобы сделать все как можно лучше. Когда мне исполнилось 13, он подошел к равинну Липису, чтобы попросить провести для меня простую церемонию, чтобы благословить меня. Величественный, с серебристыми волосами раввин с готовностью наставил меня в основных молитвах не взяв ничего. Однажды я спросил его: «Раввин, могли бы вы объяснить значение этих молитв?»
Слезы потекли из его нежных карих глаз и он обнял меня с таким чувством, которое я никогда не забуду. Его голос со старо еврейским произношением дрожал от эмоций. Он сказал мне: « Маленький Ричи, я очень доволен той искренности, с которой ты хочешь узнать значение этой церемонии. Это бывает довольно редко».
« Раввин, как я должен молиться?»
Широкая улыбка озарила его квадратное, слегка морщинистое лицо. Я почувствовал прибежище в его любви ко мне. Это нечто в чем, я думаю, нуждается каждый ребенок.
« В Талмуде», - сказал он, - « в книге еврейских законов, которая была написана раввинами тысячи лет назад, есть наставление, что Богу лучше молиться для того, чтобы Он дал силу, которая поможет преодолеть соблазны, искушения, трудности, и чтобы он помог нам справиться с сомнениями, которые мешают выполнить Его волю. Не стоит молиться ради какой-то собственной выгоды».
На моет тринадцатилетие мой старший брат Марти дал мне дебютный альбом Питера Поля и Мэри, фолк трио из Гринвич Вилидж. Их песни были протестом против войны, предрассудков и социальной несправедливости, однако больше всего мою душу тронули их лирические обращение к Богу. Переслушивая диск , я закрывал глаза, притягиваясь словно магнитом к каждому слову. Первая песня альбома начиналась со следующих слов: « Ранним утром, как только начинался день – я обращался к Богу за тем, чтобы он показал мне путь». Снова и снова я слушал эти слова, не понимая, что эта простая молитва станет для меня тем призывом, который будет сопровождать меня на протяжении жизни.
В моих поисках смысла такие фолк музыканты как Пит Сигер и Боб Дилан укрепляли растущее во мне возмущение и протест. Но если фолк музыка завораживала меня многозначительной лирикой, блюз раздирал моё сердце глубокими эмоциями. Блюз со своими чувствами и желаниями поливал печаль вашего сердца каждой сыгранной ноткой или спетым словом, принося вам облегчение и радость в их выражении. Слушая плач какого-нибудь блюз певца о потерянной любви, я также плакал о моей потерянной любви, хотя я даже еще не знал по ком будет этот плач.
Хотя я был интроспективен, застенчив и часто беспокоился о чувствах других, мой старший брат Марти имел шестое чувство в отношении того, как раздражать людей. Необузданный словно обезьяна, его называла Манк ( это коротко). В 1965 году, когда мне было 14, я поступил в Дерфилд Хай Скул, в школу, которую Манк только что закончил. Увидем меня, некоторые учителя с трудом вздохнули и сказали: « О, еще один Манк». С первых дней в школе ко мне прилипло эта название Маленький Манк. По иронии судьбы это прозвище оставалось со мной еще долгое время.
Как новичок я был приглашен в уневерситетскую команду по борьбе. Я не мог похвастаться своими способностями, но когда я погружал во что свой ум, то я мог делать это с большой долей поглощенности. Тренер и команда имели большую надежду на то, что со временем я стану чемпионом. В начале я любил этот дух вызова. Награды были моими, когда я стремился к ним. Но потом что-то странное случилось со мной. Я стал все больше задумываться о тех целях в жизни, которые находились за пределами богатства, престижа и увлечений нашего общества. Как я мог быть довольным этим идилическим уголком Хайлэнд Парка, когда знал, что афро американцев поместили словно рабов в гетто, находящиеся всего лишь в миле от нас? Как я мог быть доволен борцовской медалью, когда моего старого друга силой отправили на эту ужасную Вьетнамскую войну? Преследуемый этими вопросами, я, вместе со своими друзьями, вопрошал к самому устройству жизни, которое мы знали.
В охоте за целью, я испытывал пламенную страсть к движению за гражданские права Мартина Лютера Кинга, сосредоточенно размышляя над словами Малкольма Х и над книгами по социальным реформам. Вместе со своими друзьями Басуном и Гари, которыми были таковыми лет с 10, я ходил на работу и мыл машины после школы, а летом мы работали там целыми днями. Это была тяжелая работа, но я любил ее. Мы находились здесь в атмосфере негритянской музыки, работая вместе с афроамериканскими мужчинами, живущими в гетто на Южной стороне Чикаго, мира далекого от спокойного Хайленд Парка. В компании этих людей, которые были разбиты бедностью, рассовой дискриминацией, алкоголизмом, слушание щемящего плача блюза или негритянской песни волновало мое сердце. Мне было 15 лет и я чувстовал глубокую неудовлетворенность от того, что не было ответов на мои вопросы.
Затем в 16 лет, когда мой близкий друг погиб после того, как его машину занесло на зимнем льду и она стремительно упала в ледяную воду озера Мичиган, меня стал интересовать вопрос: « Кто я и куда я иду?» Мне казалось, что весь мир скользил по льду неопределенности.
В надежде найти успокоение, я уходил в наш подвал и наклеивал там на стены психоделические постеры, которые светились под воздействием инфракрасных лучей. Рыбная сеть свисала с потолка. Дым жасминовых благовоний повис в воздухе словно облако. Я также включал мерцающий луч «мигалки» для того, чтобы усилить мистический эффект. Находясь в уединении я слушал революционную музыку 60 –ых.
Песня « День в жизни» Битлз всколыхнуло во мне сильное желание искать смысл жизни за пределами этой поверхностной реальности. Когда я ложился, закрывая глаза, и слушал песню Харрисона « В тебе, вне тебя» я взывал вместе со струнами его ситара к тому, чтобы обрести внутренний покой. Снова и снова я прослушывал задушевное исполнение Рэя Чарли с его песней « Олд мэн ривер». Я сидел неподвижно и скорбел о положении дел угнетенных масс. Когда я слушал ББ Кинга скорбные ноты, которые сходили со струн его гитары, пронзали мое сердце, и я удивлялся тому, почему эти грустные песни приносили мне чувство успокоения. А одним недавним вечером, в суматохе вопросов, роившихся в моей голове, я слушал Джони Риверса в стерео наушниках, где он пел: « В поисках ответа загляни в свою душу». Я сделал глубокий вздох, взглянул и воскликнул: «Да, так оно и есть!»
Побуждаемые временем, мои близкие друзья и я погрузились в дух контрокультуры 1960-ых. Тогда как большинство в нашей школе были консервативны, были шотландцами в традиционном смысле слова, болельщиками спортивных команд, мы же стали отращивать длинные волосы, экспериментировать с марихуаной и ЛСД, и в целом, протестовать против старшего поколения.
Однако, я был разорван. Я не любил кого-то разочаровывать. Я мучительно думал над тем как уйти из борцовской команды, и все же в сердце своем я не мог позволить, чтобы тренер и команда проиграли. Школа ожидала от меня, что я помогу лидеру команды в чемпионате. Тренер однажды объявил команде: « Когда Маленкий Манк проявляет решимость к победе, то он выглядит так, словно голодный тигр выходит на мат. Он словно создан для того, чтобы быть чемпионом. Но он, кажется, чем-то расстроен».
Находясь в замешательстве, я молился о том, чтобы выйти из положения.
Немного позже, на одном из престижных турниров, я повалил моего соперника в первые пять секунд матча. Толпа взревела, приветсвуя меня одобрительными аплодисментами. Но я стоял на коленях словно парализованный. Мое плечо было выбито, и кость прорезала мышцы на моей груди. Боль пронзила мое тело. В этот момент, с вивихом моего плеча, мое увлечение, которое уже умерло, было вырвано из моей жизни. Я дрожал от сильной боли, и в то время как сотни гимназистов находились в шоке, я в это время безмолвно думал о Боге. Я был свободен.
Я чувствовал, что там, где я не мог проявить храбрости и решимости, было порвано силой самой судьбы.
Гари Лис, с кем дружба для меня стала чем-то удивительным в моей жизни, проявлял дружелюбие, общительность, неугомонность в нашем приключении. Гари был действительно повстанцем, и он нашел себя в этом своем проявлении, когда встретился с движением контркультуры. Мы с ним путешествовали вместе по Калифорнии во время летних каникул, в первый год моей учебы в высшей школе. На Сансет Стрип и на Хейт Эйшбери мы наслаждались той свободой, которую мы здесь обнаружили. В этом пристанище хиппи, мы встретили много прекрасных людей, таких же идеалистичных, как и мы сами. Что касается скандальных личностей, что мы здесь встречали - тех, кто, похоже, ценил жестокость, грубость или кто был просто склонен к чрезмерным чувственным удовольствиям - мы старались их избегать
В 1969 вместе со своими близкими друзьями из высшей школы Бассуном, Стивом и Гарри я посетил Майами Дэйд Колледж. Я, как и многие из моего поколения, был молод, неконтролируем, имел ненасытную жажду к путешествиям, но было в тоже время нечто, что имело отношение к чему-то еще – и это было желание духовности, которое горело в моем сердце. Оно росло день ото дня. Кто-то дал мне книгу под названием « Великие мировые религии». Я пил каждое слово это книги и жажда эта не убывала. В дальнейшем чтении этой книги я обнаружил древнюю индийскую технику, которая учила молчаливой медитации на священной звук Ом. В своем внутреннем путешествии, я открыл тонкую реальность настолько богатую, что я продолжал двигаться в этом направлении дальше.
Однажды утром в моем коледже я увидел объявление, в котором приглашали посетить лекцию по трансцендентной медитации. Майк, бородатый, длиноволосый американец, рассказывал о науке сознания, как ее преподносил Махариши Махеш Йоги. Я был покорен. Майк пригласил меня в Голивуд, штат Флорида, где без всякий условий и требований я могу получить личную мантру для медитации. Как то я предложил на алтар цветок, платок и 35 долларов, и мне на ухо прошептали однослоговую мантру. Ежедневная медитация стала самой важной частью моей жизни.
Семя моего духовного влечения прорастало довольно быстро. Но вместе с этим семенем рос и сорняк - это мое отвращение к слепой приверженности и фанатизму. В те дни, отращивая длинные волосы в знак протеста общепринятым нормам, я стал целить в тех, кто ненавидел хиппи, включая и полицию, которая часто останавливала меня, обыскивала и причиняла мне регулярные беспокойства. Правда состояла в том, что я чувствовал некоторое грустное чувство удовлетворения, когда люди ненавидели меня за мои длинные волосы, за приверженность к религиозным меньшинствам, за то, во что я верил. Я чувствовал, что большей чести заслуживает следование возвышенным идеалам, нежели когда ты отдаешь себя общепринятым мнениям и вкусам. В тоже время я стал понимать, что ненависть к тем, кто ненавидит тебя, ничуть не лучше и является признаком той же самой болезни. У меня было сильное желание взломать все эти сектантские барьеры и найти внутреннюю сущность всех религий, единство с Господом.
Хотя в колледже я изучал психологию и гуманитарные предметы, все же медитации и музыка я отдавал предпочтение. Рядом с коледжем в городке Опа Лока, находился дом, который назывался «Пепельница», в нем жил признаный музыкант Джэймс Хармон. Мы знали его как Джими Борода, он был статным, длинноволосым, бородатым мужчиной, ведущим певцом и игроком на губной гармонике в группе Бённинг вотерс блюз бэнд.
Борода любил меня как маленького брата. Как-то раз с горделивой улыбкой он положил одну из своих гармоник в мою руку и сказал: « Брат, я хочу, чтобы ты научился играть на губной гармошке».
« Но я не знаю музыки», - ответил я робко.
« Это не важно, дружище. В твоем сердце есть глубокие чувства, и это то, что является сутью блюза». С этого дня гармоника стала моим неразрывным спутником жизни.
В то время меня поддерживали некоторые афроамериканские студенты, и через одного из них, я подружился с одной пожилой женщиной, которая была близким соратником Мартина Лютера Кинга. Мягкая, но волевая женщина, она полностью посвятила себя деятельности в качестве лидера за гражданские права. Поскольку ей было уже ближе к 50, а мне всего 18, я называл ее матерью, а она меня сыном. Мы проводили с ней глубокий анализ, обсуждая взгляды д-р Кинга и его жестокое убийство. Верная баптистка она была добра и обходительна, великодушна, но в тоже время бесстрашна и решительна. В один момент она организовала марш по защите гражданских прав среди жителей Майами и пригласила меня принять участие. Ее лицо засияло от удивление, когда я и в самом деле появился там - белый мальчик в марше чернокожих на Далеком Юге. С гордостью, она взяла меня за руку и повела рядом с собой во главе марше.
Наблюдатели были шокированы, увидев меня в этом строе. Белые расисты угрожали и насмехались, когда мы проходили мимо. Некоторые бросали камни и бутылки, когда полиция отворачивалась. Мать улыбалась, когда над тремя сотнями демонстрантов разносились гимны Сэма Кука: « Перемены грядут» и « Мы победим». Марш заканчивался митингом в парке. Здесь участники разместились на складных стульях. Я сидел рядом с моим другом, пока она не вышла к микрофону, располагающемуся под кокосовой пальмой. Осуждая несправедливость, причиняемую ее людям, она призывала аудиторию к « протесту без насилия».
Ее голос звучал с большой силой убежденности. « Насилие опускает нас до уровня наших преследователей. Мы должны быть бесстрашными и собираться вместе, требовать наши права, не применяя оружие и огонь, но со всей искренностью и верой во Всемогущего Господа. Мы должны байкотировать в любом проявление запах зловонного фанатизма и слепой приверженности. Перед лицом наших угнетателей мы никогда не должны отступать от истины». Ее глаза наполнились слезами и голос ее повысился, словно она вторила словам ее наставника. « Это Америка, земля свободы. Мы не отступим до тех пор, пока цепи рабства не будут сломаны навеки и мы сможем закричать до небес – наконец-то, свобода, наконец-то свобода. У преподобного Кинга была мечта. Он умер за эту мечту. Мы также будем жить ради этой мечты. Аминь».
Парк наполнился одобрительными приветствиями. Вернувшись на свое место, она прошептала мне на ухо: « Тебе понравилось, сын?»
Я убедительно кивнул.
Следующим поднялся выступающий, который неудержимо призывал к революции. « Все надежды на мирное решение проблем закончилось после того, как преподобный Кинг был убит!» - сказал он, его голос был полон негодования и гнева. « Братья и сестры, очнитесь от своей дремы. Мы должны бороться огнем и с огнем. Свобода этой нации будет достигнута войной, а не миром. Мы должны покляться истребить всех белых угнетателей и посжигать их города». Половина из собравшихся заревела в знак поддержки, другая половина негодовала. Покрывшись испариной, мужчина в бешенстве поднял свой кулак. « Их план состоит в том, чтобы мы всегда ездили в задней части их автобусов и чтобы мы оставались заключенными в гетто». Ненависть блеснула в его глазах, когда он ткнул своим пальцем в мою сторону. Он заревел: « Посмотрите сюда, братья и сестры, посмотрите на этого коварного белокожего. Сегодня, на нашем марше, он без зазрения совести шел впереди колоны, оставляя простых чернокожих снова в конце колонны». Его сторонники закричали от ярости.
Мужчина представил меня символом всего, что он презирал. Он бросал молнии, подстрекая людей к отмщению и возмездию. Моя подруга вскочила, чтобы защитить меня. Но ее протест потонул, заглушенный яростными выкриками выступавшего, тем более он овладел микрофоном и контролировал большую часть толпы. Мягко взяв меня за руку, она удрученно покачала головой. « Сынок, мне ужасно жаль. Видит Бог это я поставила во главе марша. Ты доверился мне, а теперь оказался в опасности». Она сжала мою ладонь и вздохнула. « Тебе бы лучше сейчас уйти. Да не оставит тебя Господь».
Чтобы выбраться из конфликта, назревавшего на митинге, мне надо было сначала выбраться из под дерева. Моя старшая подруга внимательно наблюдала за моими передвижениями, готовая вскочить при первой необходимости и защитить меня. Я был потрясен, что так много людей, даже если они стремились, на самом деле, к равенству и справедливости, активно устремились к прямо противоположенному, когда речь зашла о насилии. Немного успокоившись, покинув пределы парка и с облегчением переведя дух, я четко осознал, что мое восхищение доктором Кингом и его последователями еще более укрепилось благодаря уроку этого дня. Я понимал, что они беззаветно преданны своему идеалу, безжалостно сражаются с тиранией извне и изнутри. Вышагивая в одиночестве под солнцем Флориды, я припомнил один отрывок, проливавший свет на полученный мною опыт. Если у человека нет идеала ради которого он готов умереть, у него нет ничего по настоящему значительного, чего ради стоит жить. Вот тогда это стало мне понятным. У Мартина Лютера Кинга младшего была мечта, ради которой он жил и ради которой умер, и эта мечта изменила мир. А всем ли, кто следует своему призванию, дается такая сила?
Закончился год моего обучения в Майами Дэйд. Наступили летние каникулы. В то время меня можно было увидеть на обочине хайвэйа в ковбойской Пенсильвании. Я с волнистой копной черных волос, закрывающих всю спину, одиноко стоял, голосуя поднятым вверх большим пальцем. В один из таких дней стояла сырая погода, и я направлялся в Нью Йорк сити к своему другу, будучи всего 19 лет от роду и ростом только 5 с половиной футов, и веся при этом едва ли 120 фунтов, я ощущал себя слабым и беззащитным, куда бы не путешествовал автостопом. Миновало 3 часа, прежде чем неподалеку затормозил и замер ржавый Плимут 59. Я подбежал к машине и принялся благодарить: « Спасибо, спасибо вам огромный, сэр».
В окне показался только один средний палец, а обливающийся потом водитель внутри кабины злобно зыркнул на меня. « Ступай работать, паразит никчемный». Он высунул из окна свою толстенную ручищу, внезапно сгреб меня за длинную прядь волос и рывком притянул мое лицо прямо к себе. Меня окатило волной смрадной вони и смеси пивного перегара и табака. Сплюнув на землю, он грязно выругался и добавил: « Слышь, панк, будь у меня ружье, я бы тебя на месте пришил». Машина свернула в сторону, пронзительно взвизгнув шинами.
Я откашливался, наглотавшись черного дыма из выхлопной трубы автомобиля. В груди разбухла обида, но я постарался обуздать это чувство. Я же искал духовную жизнь. Стоя на обочине автомобильных трасс, я чувствовал себя порой открытой мишенью для всех, кто испытывал злобу и раздражение, но я надеялся, что все неурядицы помогут моему духовному росту. Я прекрасно понимал, что для достижения своей цели придется научиться терпению и стойкости, и молиться, чтобы преодолеть все препятствия на пути к этому.
В то лето 1970 года ношение длинных волос было не просто данью моды, а заявление, своего рода, несогласия и агрессивным вызовам ценностям господствующей системы, управляемой деньгами, властью и предрассудками. Твои длинные волосы были оповестительным сигналом всего того, во что ты верил. Мы с друзьями претворяли свои убеждения в жизнь. Годом раньше, когда мы протестовали против войны на демократическом национальном партийном съезде в Чикаго, нас разгоняли слезоточивым газом. Реакционная полиция частенько докучала нас своими визитами в студенческий городок. И все это лишь потому, что мы стремились к осмысленной жизни с теми идеалами, ради которых хотели жить и за которые готовы были умереть. И хотя в душе я не желал зла абсолютно никому, но самый внешний вид провоцировал людей на негативные реакции.
В конце концов, спустя несколько часов ожидания попутной машины, меня подобрал дружелюбный молодой человек и довез до своего дома под Гетисбургом. Там в небольшом лесочке я сидел в одиночестве на берегу маленькой речушки. Пение журчащего ручья успокоило душу. Бегущая вода огибала деревья и камни, образуя водовороты. Казалось, что этому ручью известна тайна, способная раскрыть мистерию жизни. Если бы только удалось подобно этому ручейку просто следовать своему зову, то, возможно, природа поведала бы мне о своих секретах и раскрыла мне мое предназначение.
Несколько дней спустя, когда я уже добрался до Нью Йорка, мой друг Хэккет захватил меня на рок фестиваль Рэндел эйленд. Огромное множество музыкальных групп от Джимми Хэндрикса и до Маунтейна выходили на сцену, самозабвенно исполняя свои песни и композиции. Впервые я вышел побродить и ко мне подошел молодой американец с бритой головой. На нем были белые одежды и я поначалу принял его за какого-то необычного монаха. Без каких-либо объяснений он сунул мне в руку брошюрку и попросил пожертвование. Я сказал, что у меня нет денег, и пока мы с ним разговаривали, к нам подошел еще один человек барыга, предложивший мне гашиш. И когда я повторил, что мне совсем нечем расплачиваться, эти двое о чем-то заспорили между собой и, отойдя в сторону, куда-то пропали. Монах позабыл забрать свой буклет, и я, даже не удостоив книжицу повторного взгляда, закинул ее к себе в сумку.
На следующий день, когда я уже находился у Хэккита дома в Бруклине, мне позвонил Гэрри и позвал в гости к нашему общему другу Фрэнку в Черри Хил, штат Нью Джерси. Приехав туда, я увидел Гэри и Фрэнка стоявших на коленках, склонясь над картой, которая была расстелена прямо на ковре в гостиной. «Через несколько дней мы собираемся в Европу,» - сказал мне Гэрри, - « и ты тоже с нами».
Вообще-то у меня совсем не было денег, и я планировал вернуться в Чикаго, где меня ждала работа, но Фрэнк заверил меня, что у него достаточно денег на всех троих. « Хорошо,» - ответил я, - « поеду».
Дело стало за немногим. Как это все объяснить родителям в Хайлэнд Парке? До этого еще никто из нашего семейства ни разу не отваживался уезжать дальше Америки. Как это воспримут мои мать с отцом, привыкшие всегда и обо всем заботится? Чтобы выяснить это, я отправился назад, в дом своего детства.
Усевшись за круглый полированный обеденный стол, я в смущении опустив глаза, уставился на приготовленный матерью домашний ужин. Она готова была стряпать праздничные обеды каждый день. На моей тарелке были любовно разложены сочная лазанья, свежий хрустящий итальянский хлеб, щедро сдобренный маслянистым чесночным соусом и намазаные размятыми сердцевинами артешока. По комнате витал приятный аромат пассерованых в сотейнике трав и специй. « Я решил съездить в Европу с Гэри,» - заявил я. Не понимающие удивленные лица уставились на меня из-за стола, пока я судорожно пытался вытрясти из солонок соль и перец себе на тарелку. « Это ведь хорошо для общего образования, как думаете?» Никакого ответа не последовало. Я окинул взглядом кухню, обои с цветочными узорами, плита марки Хот поинт, и холодильник, все розовое, это любимый цвет моей матери. « Мы многому можем там научиться. Не волнуйтесь. Я же вернусь в сентябре в колледж. Мы уезжаем через 3 дня». Молчание. Мама выглядела так, словно получила известие о смерти родного человека. «Риччи,» - она неожиданно разрыдалась, - « Ну зачем тебе надо ехать? А как ты будешь там питаться? Где ты будешь спать?» Она в тревоге покачала головой и стала нежно увещевать меня. « Ты еще совсем мальчик. Кто тебя защитит?»
Отец вздохнул. « Сын мой, в своем ли ты уме? Этот мир опасное место. А ты юн и не опытен. Все, что угодно может случиться с тобой». И сделав глубокий выдох, он добавил: « Я бы запретил тебе, если бы знал, что ты послушаешь. Но ты же и слушать не будешь». Он смотрел на меня не отводя глаз, безмолвно взывая меня изменить свое решение, но я не обращал на него внимание. Голос его прерывался от волнения, когда он говорил мне: « Я буду переживать за тебя день и ночь, пока ты не вернешься назад».
Мой братишка Ларри воскликнул: « Круто, водь бы мне поехать». Но увидев, как расстроены родители, поумерил свой пыл. « Риччи, пиши иногда письма».
Комментариев нет:
Отправить комментарий